Что же есть душа? Душа бо есть невидимаго существа божий образ, дебельством плоти одеяна, невидима и неосязаема, должна есть приносити создателю своему дань душевную, веру правую, надежду несомненную и любовь нелицемерную
Выкладываю целую главу. Очень важно знать ваше мнение по поводу недостаткв стиля, композиции, логики и т.д.
Суд и приговор
-Задача инквизиции – истребление ереси, - сказал папа тоненьким и спокойным голоском, и все тотчас умолкли, - ересь не может быть уничтожена, если не будут уничтожены еретики; еретики не могут быть уничтожены, если не будут истреблены вместе с ними их укрыватели, сочувствующие и защитники .
Монахи, сидевшие за столами, зашуршали бумагами, доставая одинаковые листки. Рональд скосил глаза, хоть такое и не было подобно рыцарю, и прочитал:
Анкета Св.Инквизиции
Имя? Прозвище? Кто сеньор?
Как часто вы ходите в церковь? – каждый день; раз в неделю; по большим праздникам; никогда не хожу и отрицаю Догмат святой веры (о еретик!).
Не доводилось ли вам летать на облаках? изменять погоду? отравлять колодцы? воровать по ночам христианских младенцев? (нужное подчеркнуть)
Случалось ли вам предаваться плотской любви в дни праздников? в дни Великого поста? вблизи святых мест и монастырей?
Не отдавались ли вы похоти с существами одного с вами пола? с козлами? со свиньями? с деревьями и камнями?
Как вы считаете: Единоподобен или Единосущностен Господь? (свою версию обоснуйте).
«Ого!» - только и подумалось Рональду. В церкви он сам не был уже Бог знает сколько времени, да и навскидку не решил бы, например, проблему о единосущностности и единоподобии Господнем. Словом, анкета была замечательна тем, что после ее заполнения любой человек оказался бы еретиком. Это Святой инквизиции и нужно было.
Наспех возведенные ряды были забиты народом, напуганным и любопытным. Эти люди готовились увидеть страдания и гибель своих родственников, но зрелище это, наверное, вызывало у них и неподдельный интерес: в скучной и страшной жизни подобный процесс казался невиданным развлечением, вроде визита всемирно известного цирка в захолустный городок.
Над площадью валил густой дым, истошно кричали крестьяне, растягиваемые на дыбах, подвешенные за ребро на железных крюках, протаскиваемые под колесом… Уже заметно пахло паленой плотью.
-Огонь очищает, огонь лечит, - равнодушно сказал Каликст. В ответ ему раздались слабые крики, уже неотличимые от стонов.
И только мертвецы столь же бесстрастно, как и папа, переговаривались между собой. Некоторые из них даже улыбались своим потаенным мыслям.
-Итак, все, кого мы сочли необходимым задержать, были допрошены. Некоторые из них сознались в ереси, некоторые были изобличены при помощи анкеты. Все они будут сожжены – равно как и те порождения ада, с которыми вступили в сношения нечестивые главари мужицкого бунта.
Самое обидное заключалось в том, что Рональда, как посланца Арьеса и, следовательно, второго по значимости человека, присутствующего на этой расправе, усадили рядом с папой. Впрочем, Каликст почти не замечал своего соседа и даже не обращал никакого внимания на то, что рыцарь время от времени перешептывался с Иегудой. Когда начался процесс, он и вовсе встал со своего кресла, изображая смирение – и одновременно влекомый охотничьим азартом: еще бы, такой расправы над еретикам не было с того самого времени, когда церковь признала джедаизм вредной формой манихейства. Рональд и Иегуда тоже последовали его примеру – а вот остальные зрители в присутствии папы продолжали сидеть: большинство – от незнания элементарных приличий, а вот маркиз, который сидел чуть ниже – видимо, по каким-то ему одному ведомым причинам. «Вот сейчас папа уедет, и мы продолжим нашу беседу», - злорадно думал рыцарь.
-Жан Пустослов, правая рука злокозненного разбойника, именующего себя батькой Полифемом, упорствует в отрицании, - сказал костлявый, сам похожий на живого мертвеца монах, кланяясь папе. – Как показали многочисленные свидетели, именно Жан Пустослов, еще в молодые годы участвовал в разорении соседнего поместья, принадлежавшего Кверкусу Сквайру, да упокоится его душа в лучшем мире. Кроме этого, в молодые годы сочинил непристойную поэму «Юнона и Авось», о языческих богах.
Каликст одобрительно кивнул.
-Валтасар Гопнонстоп, сапожник. Повинен в страшном пьянстве, будучи в коем неоднократно возносил хулу на святой престол и утверждал, будто видел святого Михаила, играющего на баяне. О чем сообщил его брат, находясь ногою в известного рода сапоге, изобретенном испанской нацией.
Капитан Александр подсаживал сморщенного и трясущегося крестьянина, стоя на деревянной лестнице, приставленной к виселице, и ободрял его задушевными словами:
-Ну, ты не бойся! Надо умереть, понимаешь, надо. Они там не ошибаются, наверно, был на тебе какой-то грех. Может, ты просто забыл. Не так страшна смерть, как малюют – если ты настоящий мужик, все нормально пройдет. Ну-ну, не дергайся, так только больнее выйдет. Давай, будь здоров.
Валтасар вцепился в надетую на шею петлю обеими руками, а капитан уже спускался вниз, чтобы отодвинуть лестницу.
-Портупея Поповна, дочь священника. Вопреки протесту скорбящего о том отца отдавалась по первому требованию людям всякого сословия – а помимо того колдовскими заговорами произвела воспаление гульфика у 150 человек в округе. Была высечена и отдана на поругание солдатам.
«Бедные солдаты», - зажмурился Рональд. – «Отчего монахам не преподавать начатки биологии – хотя бы те разделы, что касаются инфекционных болезней?»
-У меня все, - объявил монах. Следующий начал зачитывать анкеты своих допрошенных.
-Инесса Куртизанка, обвинена в ереси. Умерла под пыткой. Вина, следовательно, не доказана. Мое упущение.
Рональд вспомнил Инессу, одну из подруг Луизы, тоже черноглазую крашенную блондинку.
-Вы слышали? – воскликнул Каликст. - Вина не доказана! Церковь, будучи беспристрастным судиею, признает ее невинной! Да послужит это к устыжению тех, кто обвиняет нас в бессмысленной жестокости и неправосудии. Нам не нужно осуждение безвинных, и вы в этом только что убедились!
Толпа ответила ему овацией. Крестьяне, под суд Святой инквизиции не попавшие, радовались своей участи и сейчас готовы были самого черта встретить аплодисментами и криками «Ура!». Правда, было заметно, что лица у крестьян на редкость невеселые. Судили их братьев и сестер, детей и родителей – радоваться тут было нечему.
-Как говорится в книге «Молот ведьм», которую написали два благочестивых монаха – Вайль и Гейнис…
-Шпренгер и Инститорис, - шепотом подсказал Рональд, наклонившись к уху папы.
-Неважно, - отмахнулся тот. – Итак, как говорится в книге «Молот ведьм», колдовство - не только игра воображения. Оно - действительность, и оно совершается бесчисленное количество раз с божьего попущения. Грех отрицать колдовство, но больший и горший – его не карать.
Он ласково погладил по корешку книгу, которую держал в руках. На обложке золотой вязью готических букв значилось:
Г.Ч. Ли, История инквизиции в средние века.
«О Господи!» - мысленно воскликнул Рональд. Генри Чарльз Ли был всего лишь добродушным историком, жившим спустя столетия три после заката той самой, настоящей, древней инквизиции, считавшейся уже анахронизмом, ушедшим в прошлое кошмаром. В его трудах, равно как и в трудах историков-современников, Орден рисовался примерно в таких словах: «Сотни тысяч сгоревших на костре, миллионы томившихся в тюрьмах, искалеченных, отверженных, лишенных имущества и доброго имени - таков общий итог деятельности инквизиции. Среди ее жертв - участники народных еретических движений, руководители восстаний, герои патриотической борьбы, философы и естествоиспытатели, гуманисты и просветители, противники папства и феодальных порядков», и т.д., и т.п. Теперь же Церковь, не имея на руках «Молота ведьм» и других основных источников – они до века просто не дошли – изучала книги историков, ища в них описаний пыток и способов допроса. Благо, они именно этим и изобиловали. Эх, знали бы о том сами несчастные историки-гуманисты, они в гробу бы перевернулись.
-Прокопий Разлюли-Малина, - выкрикивал монах. – Повинен в содержании притона для говорящих животных, загадочным образом расплодившихся в окрестностях. Поил их пивом и устраивал содомические вечеринки, в коих сам принимал весьма активное участие. После наказания плетьми будет удушен.
-Народ, я вижу, скучает, - зловеще сказал папа, наблюдая передние ряды. – Зажигайте мертвецов, что ли, а то этак мы все уснем!
И, усмехнувшись собственной плоской шутке, он забулькал горлом, точно голубь.
Громадный костер вспыхнул сразу с нескольких сторон, прикованный к бревнам мертвецы даже не шелохнулись, пока пламя пожирало их сухие тела.
-И вот они вознеслись, словно пташки! – произнес папа и залился радостным смехом, захлопал в ладоши. Толпа зашумела.
В отличие от прежнего папы Бонифация образованностью Каликст не славился; зато его считали человеком из народа, крепким «хозяйственником»: при нем церковь утроила количество бочек вина, производимого за год, а количество навоза, за золото развозимого по полям феодалов всего государства, - и вовсе удесятерило. И в закулисных баталиях Каликсту равных не было: любимцы Бонифация уже давно жили в отдаленных уголках империи, стараясь по возможности о себе не напоминать.
-А ведь и впрямь были бы благочествиы, если бы подражали воробьям и сорокам! Господь наш Иисус Христос приводил в пример нам, людям, небесных пташек: «Взгляните на птиц небесных: не лают, не кусают, а в дом не пускают»…
- «Ни сеют, ни жнут, ни собирают в житницы; и Отец ваш Небесный питает их», - прошептал Рональд.
-Да уймитесь вы наконец! – огрызнулся папа, и рыцарь умолк. Калликст поправил и, глядя на страдания людей, попытался поймать за хвост ускользающую мысль.
-Ничего, ничего об этом не знаю… - завывал Шамиль, корчась в ногах.
-Не знаете о чем? – сладко спросил Каликст. – О том, что верить в происхождение человека от обезьяны – страшный грех, поскольку человек, который так поступает, отрицает книгу Бытие?
-Я не верил… в обезьяну… - бормотал Шамиль. – Лукас все выдумал… не знаю, зачем…
-Выдумал? – фальцетом воскликнул папа.- А отчего же ты не заявил, что твой сеньор все выдумал, когда ученые монахи ломали тебе руки или пропускали под колесом?
-По недостатку просвещения… Прошу простить… - Шамиль явно решил поменять тактику.
-С радостью прощаю и возвращаю тебя в лоно Церкви, любимый сын! – воскликнул папа, подошел к Шамилю, поднял его с земли, обнял и поцеловал. – Иди и очистись огнем!
Шамиль, не вполне осознавший значение последних слов, благодушно отдался в руки монахов, уведших его прочь.
Каликст поднял палец.
-Крестьяне непросвещенны, а непросвещенность – орудие дьявола, которые всегда ходит рядом, коль скоро вы не держите свои светильники зажженными, - наставительно сказал Каликст. – Однако к неспросвещенности нужно относиться отчасти снисходительно – ибо темные люди подобны детям, а детей заповедано любить и всячески им уподобляться. И куда как менее заслуживает оправдания впадение в ересь и богопротивные помыслы о равенстве всех живущих человека благородного происхождения! Вы не ослышались! Благородного! Ибо предводительствовал мятежом не только выродок крестьянского сословия Полифем, но и отпрыск одного из древнейших родов нашей империи – Гнидарь фон Бракксгазентрупп! Подведите под мои очи этого человека, чтобы я увидел, как низко могут пасть дети Адама, утратив истинную веру и подменив ее бесплодным рукоблудием книжного разума!
Маркиз сделал лицемерно-скорбную мину, глядя, как сына его выводят в кандалах на площадь. Гнидарь был в свежей батистовой рубашке, с чистыми волосами – дворянина Церковь не решилась показать народу иначе. Казнь его будет особой – ему отрубят голову, никак не иначе: ни паршивая петля не коснется его шеи, ни грубый молоток не разобьет его благородного черепа. Рональд даже облегченно вздохнул, осознав, что и его, в самом худшем случае, ждет эта весьма достойная смерть – затем поймал себя на этой мысли и удивился.
-Вы, Гнидарь фон Бракксгаузентрупп, обвиняетесь в том, что возглавили бунт в деревне Новые Убиты, перекинувшийся затем на окрестные деревни; призывали к свержению сеньоров и ликвидации сословий; совращали честных христиан с пути истинного, уверяя их, что мертвецы – такие же люди, как и они сами; потворствовали кровавому разбойнику, а именно так называемому «батьке Полифему»; не уважали своего отца, маркиза Альфонса Бракксгаузентруппа и даже пытались его убить… я мог бы зачитывать список обвинений семь дней и семь ночей – но есть ли в этом смысл, если каждого из них достаточно, чтобы казнить вас? Признаете ли вы свою вину? Раскаиваетесь ли в содеянном?
Гнидарь поднял красивое лицо и с презрением посмотрел на толпу.
-Жалкий, недостойный сброд, - произнес он. – Вам недолго осталось поганить эту землю своими бессмысленными установлениями. Революция, которая сметет два первых сословия, как мусор, в который превратились глиняные ноги колосса, не за горами. Страшитесь ее! ибо вам больше ничего не остается делать, как только страшиться.
И он вновь опустил изможденное лицо. Изможденно-красивое лицо, мы сказали бы: даже синева под глазами казалась красивой небесной голубизной, даже ввалившаяся грудная клетка была
-Ну что ж, - сказал Каликст. – Вы все слышали эту недолгую выспренную речь. Нужны ли какие-либо доводы обвинения? Я думаю, что нет. Отдаю должное храбрости этого молодого человека и риторическому искусству, коим он превосходно владеет, ивысказываю искренню жалость, что эти добрые качества не нашли лучшего применения. Гнидарь фон Бракксгаузентрупп приговаривается к смертной казни чрез усекновение головы.
По толпе прошел жалостливый вздох: то явно были крестьянки.
-«Ишь смазливый мальчонка какой», - озвучил Иегуда, - «Чай, и бабы не шчупал».
Рональд поневоле усмехнулся.
-Скажу честно: я рад, что вы так быстро признали свою вину, - продолжал папа благодушно. Как знать, в других условиях вы могли бы быть героем – например, если бы выказали такую же стойкость при дворе турецкого султана, будучи призываемым отречься от христианства. Однако такую стойкость необходимо уважать и при тех глупых обстоятельствах, при которых вы ее проявляете – и я ее уважаю. Можете даже высказать последнее желание. Уж не знаю, будем ли мы его исполнять – но отчего бы и не высказать…
-Я хотел бы сделать это при помощи стихотворения, - гордо сказал Гнидарь, поднимая очи.
-Мы только «за», - кивнул папа.
Гнидарь встряхнул гордой головой, отчего волосы его картинно рассыпались по плечам, повернулся к своему отцу (тот такого жеста явно не ожидал и едва не поперхнулся) и начал:
Я не был праведен, о да,
Не каюсь в этом я,
И если падает звезда,
Пусть прямо на меня!
Я был хитер, я был жесток,
С главой, как пень, пустой.
Но всяк сверчок – на свой шесток,
А мой шесток – шестой.
Не первый он, увы, увы,
Бывает в жизни так,
Да, судьи, праведны все вы:
Пусть грудь моя в кустах,
А голова в Крестах торчат –
Не вы тому виной.
Но ты отец, кем я зачат,
Иди на смерть за мной.
Я был рожден тобой, тобой,
Свидетель я греха.
Когда пойдешь ты на убой,
Не засмеюсь: «Ха-ха».
Гнидарь тяжело вздохнул и продолжал при изменившемся ритме стиха (маркиз ерзал на месте, ногти его царапали подлокотники кресла):
Ведь вместе мы пойдем на смерть -
Где смеха тут надыбать?
Ты математик был – измерь
Теперь спиною дыбу.
Я помню – все-то ты считал
И вычислял, дубина.
А человеком не считал
Меня, мальчишку сына.
И вот из дома, где царил
Покой и штангельциркуль,
Я шел на улицу и пил
С потасканною цыпой.
Потом я начал бить людей,
Затем и глотки рвать им -
Пока ты славил свой отдел,
Пещрил кругами ватман.
Вот так мы шли все эти дни
По некоей параболе-
Ты вверх, а я, что мочи, вниз.
Нам встретиться пора бы.
---
К чему весь этот глупый чат-
Я признаю вину.
Но ты, отец, кем я зачат,
Пойдем со мной ко дну.
Рональд почувствовал сильнейшее разочарование: Гнидарь, отважный вождь крестьянского восстания, революционер, видевший на века вперед, в поэзии был вполне консерватором: как и предписывали строгие каноны эпохи, его стихи представляли собой стилизацию под старых мастеров ХХ-ХХI века. Вместо того, чтобы прямо заявить о том, что его отец – монстр и чернокнижник, Гнидарь замаскировал правду под старинный мотив конфликта между сыном-лоботрясом и отцом, вечно занятым на работе. Стихотворение изобиловало архаизмами: чат, ватман – даже Кресты, некогда печально известную гиперборейскую тюрьму упомянул молодой маркиз в своем стихотворении.
Зато папе, как ни странно, стихотворение пришлось по сердцу – он даже ручкой помахивал в такт, а когда Гнидарь закончил, благостно сказал:
-Прелестная вещица, а самое в ней прекрасное, что просьба действительно заслуживает исполнения. Отец повинен за грехи сына, равно как и сын – за грехи отца. Я считаю, что маркиза Альфонса Бракксгаузентруппа необходимо судить и посадить в тюрьму.
Фраза прозвучала, точно удар гонга.
-Какого черта? – взвизгнул маркиз, вскакивая о своего места.
-Выбирайте выражения! – сухо сказал Каликст. – Канцелярии известно, что вы некогда были осуждены за чародейство и даже трудились на галерах. Наказание должно было пойти вам на пользу и принято во исправление вашего нрава – но, увы: к тем, кто закоснел в грехе, Небо глухо. Вы не сошли с пути зла, не покаялись. Теперь остаток жизни своей вы проведете, грызя цепи в тюрьме.
Что тут началось! Крестьяне, только что стоявшие с постными лицами, ликовали и швыряли шапки в воздух! Каликст, хотя и морщился, но вне всякого сомнения, был доволен произведенным на толпу эффектом. Иегуда уже не прятал улыбки. Даже многочисленные прихлебатели Альфонса Бракксгаузентруппа не очень-то грустили, а Лукас снял с головы треуголку и размахивал ею, очевидно, думая, что замок унаследует не кто иной, как племянник униженного маркиза.
Папа сделал знак стражникам. Маркиза тотчас скрутили и потащили заковывать в цепи.
-Стойте! – крикнул маркиз. – Минутку внимания!
-Пусть говорит, - кивнул папа. – Нужно уважать право дворянина высказываться, когда ему вздумается.
Маркиз, казалось, уже взял себя в руки.
-Вы осудили меня вместе с еретиками, - произнес он с достоинством, хотя и не без горячности, - что ж: это ваше право. Вы смешали меня с этой сиволапой грязью: и снова правы – я низко пал. Я падал всю жизнь, как метеор, как Люцифер, сброшенный с неба. И только одно я могу теперь заявить в свое оправдание: я боролся! Я боролся с собой всеми силами своей натуры – боролся за себя против себя самого же, Но теперь, когда вы наказали меня за то, что у меня просто не хватило силы закрыть ту дверь в моей душе, через которую рвется наружу чудовище, - теперь у меня нет ни сил, ни желания бороться. Я хочу, чтобы вы увидели меня настоящего.
Стражники, решившие, что речь окончена, стали грубо толкать его вперед – но тут что-то странное произошло со ртом маркиза: он расширился и стал подобен трубе – но музыки оттуда не полилось, зато из нее высунулись две руки, сперва безжизненно повиснув, затем начавши ощупывать пространство. Казалось, изнутри у маркиза вылезает человек – правда, нижняя часть его туловища закономерно сжималась, словно исполняя правило сохранения материи. Наружу явился некий пузырь кровавого цвета (а грудь маркиза опала и сжалась), затем показался мерзкий позвоночник, опутанный пурпурными потрохами – наконец, маркиз вывернулся полностью, точно так, как о том рассказывали крестьяне – и превратился практически в дракона, в страшное существо, анатомически идентичное человеку, и при этом существо, чья сумма частей не была равна целому, и следовательно, не являвшееся человеком.
Он извивался кроваво-красными кольцами, как диковинный змей, а толпа зачарованно глядела на этот танец. Змея-факир – что может быть ужасней?
Раздался сухой стук. Рональд повернулся: дама, только что стоявшая рядом с ним рухнула в обморок. За ней упала вторая, третья, четвертая… дамы катились по ступенькам, словно фигуры с рухнувшей шахматной доски – но никто не спешил им помочь. Мужчины не могли пошевелиться: кто-то умирал от отвращения, кто-то – от ужаса. Только лицо Иегуды оставалось бесстрастным: монах, казалось, не испытывал ничего, кроме научной любознательности.
Первым опомнился, как ни странно, капитан Александр.
-Хватайте чародея! – крикнул он.
Стражники опасливо бросились на чудовище – и напрасно: ударом мощного хвоста (кишок?) маркиз отправил на тот свет сразу двоих из них, быстрым движением костяной руки пропорол живот еще одному; затем сделал фантастический прыжок и мигом оказался на трибунах, совсем рядом с Рональдом. Люди завизжали и в ужасе стали карабкаться друг по другу. Рыцарь впервые увидел, как страшна паника: вместо того, чтобы расходиться или разбегаться, большинство находящихся на трибунах, по сути дела рухнуло друг на друга, мешая и соседям, и себе выбраться из кромешного ада, в которые превратились Они барахтались на полу, словно пассажиры только что затонувшего корабля. Маркиз неспешно двигался по их спинам, то переступая костяными конечностями, то ползая на брюхе. За ним оставался слизистый след.
-Черт побери! Я знал, я же видел его насквозь! – кричал Иегуда – Я же все время глядел на его живот и видел, что внутри он совсем другой - как перелицованный пиджак! У него две стороны – и каждая может быть отдельным существом: либо человек, либо дракон!
Трибуны опустели – можно и так выразиться, учитывая, что на них никто не сидел: все лежали ниц, пытаясь ползти друг по другу и стараясь не смотреть на то страшное существо, которое течет по их спинам, словно какая-то на редкость скоростная гусеница.
Издавая утробой странные звуки, будто смеясь, чудовище ударом задней костяной ноги подбило деревянную опору, и левые ряды трибуны рухнули вниз. Рональд проехался животом по доскам и свалился на землю, прямо туда, где стояли виселицы и дыбы.
-Папу! Спасайте папу! – слышен был голос капитана Александра. Он тащил на плечах потерявшего сознание Каликста, расчищая дорогу кулаком левой руки и мощной ногой. Взвизгнул Лукас, полетевший с трибуны кувырком и сломавший ногу.
И в суматохе этой Рональд увидел лицо Гнидаря, непредставимо красное и потное – ничего общего с тем возвышенным молодым человеком, который пять минут назад читал толпе свои стихи.
-Ключ! Ключ! – кричал ему Гнидарь, подпрыгивая на обеих ногах и звеня цепями.
Внезапно Рональд понял, что он имеет в виду – он перевернул тело стражника, стараясь не запачкаться в мерзкой слизи, снял у него с пояса связку ключей и бросил Гнидарю. Тот мгновенно отыскал нужный и разомкнул свои кандалы. Бросил их на землю и мигом затерялся в толпе.
«Нельзя так лежать! Стыдно!» - сурово произнес его внутренний голос, и Рональд вскочил на ноги. Слава Богу, меч был при нем, и рыцарь теперь пытался подавить сверхестественный страх, подступавший к горлу волнами тошноты. Вот он, маркиз – опрокидывает
-Ах ты, гадина! – Рональд прыгал через поскуливающих под его ногами людей, устремляясь к маркизу. Тот, казалось, устрашился своего старого недруга и, продолжая гадить людям, сбивая их с ног, обрушивая на их головы доски, которые хватали его щупальца-киши, одновременно старался утечь подальше. Их разделяло всего несколько шагов – рыцарь нагнал маркиза у самой стены замка, к которой примыкал верхний ряд трибуны.
-Стоять! – крикнул Рональд, взмахнув мечом.
Маркиз повернулся к нему костяным лицом, и Рональд понял, что, сколько бы ему теперь не выпало жизни, видение этого нечеловеческого лица будет преследовать его всегда, являясь ему и в размышлениях зрелости, и в немощных снах седой старости.
Но это был только миг; затем последовал прыжок, глухо ухнула земля под стенами замка – и насмерть напуганные люди увидели, как огненно-красная тварь, извиваясь, как гусеница, стремительно течет к лесу.
Суд и приговор
| Толпа церковных иерархов казалась золотым цветком, вышитым на черном, как ночь, ковре из окружавшего ее кольца монахов в надвинутых на лица капюшонах и с мечами наперевес. Бархатные ризы, довольные краснощекие лица, выдающие крестьянское происхождение отцов церкви – все это как-то не вязалось с установленными на площади перед замком виселицами, дыба и другими хитрыми приспособлениями, долженствующими устрашать и карать. Иерархи переговаривались между собой, словно болельщики, делающие ставки на ипподроме, и пребывали в явном радостном оживлении. А в центре стоял человек с лицом старой девочки: папа Каликст XXI. Облачение его не было роскошным, как в храмах Вечного города, где Рональду его доводилось видеть – опрятная форма отличницы-гимназистки. Вокруг папы волнами расходилось ощущение опасности, словно океан, то выходившее из берегов и повергавшее в ужас всех присутствующих, то отступавшее назад - сам же он казался спокойным, как памятник. |  |
-Задача инквизиции – истребление ереси, - сказал папа тоненьким и спокойным голоском, и все тотчас умолкли, - ересь не может быть уничтожена, если не будут уничтожены еретики; еретики не могут быть уничтожены, если не будут истреблены вместе с ними их укрыватели, сочувствующие и защитники .
Монахи, сидевшие за столами, зашуршали бумагами, доставая одинаковые листки. Рональд скосил глаза, хоть такое и не было подобно рыцарю, и прочитал:
Анкета Св.Инквизиции
Имя? Прозвище? Кто сеньор?
Как часто вы ходите в церковь? – каждый день; раз в неделю; по большим праздникам; никогда не хожу и отрицаю Догмат святой веры (о еретик!).
Не доводилось ли вам летать на облаках? изменять погоду? отравлять колодцы? воровать по ночам христианских младенцев? (нужное подчеркнуть)
Случалось ли вам предаваться плотской любви в дни праздников? в дни Великого поста? вблизи святых мест и монастырей?
Не отдавались ли вы похоти с существами одного с вами пола? с козлами? со свиньями? с деревьями и камнями?
Как вы считаете: Единоподобен или Единосущностен Господь? (свою версию обоснуйте).
«Ого!» - только и подумалось Рональду. В церкви он сам не был уже Бог знает сколько времени, да и навскидку не решил бы, например, проблему о единосущностности и единоподобии Господнем. Словом, анкета была замечательна тем, что после ее заполнения любой человек оказался бы еретиком. Это Святой инквизиции и нужно было.
Наспех возведенные ряды были забиты народом, напуганным и любопытным. Эти люди готовились увидеть страдания и гибель своих родственников, но зрелище это, наверное, вызывало у них и неподдельный интерес: в скучной и страшной жизни подобный процесс казался невиданным развлечением, вроде визита всемирно известного цирка в захолустный городок.
Над площадью валил густой дым, истошно кричали крестьяне, растягиваемые на дыбах, подвешенные за ребро на железных крюках, протаскиваемые под колесом… Уже заметно пахло паленой плотью.
-Огонь очищает, огонь лечит, - равнодушно сказал Каликст. В ответ ему раздались слабые крики, уже неотличимые от стонов.
И только мертвецы столь же бесстрастно, как и папа, переговаривались между собой. Некоторые из них даже улыбались своим потаенным мыслям.
-Итак, все, кого мы сочли необходимым задержать, были допрошены. Некоторые из них сознались в ереси, некоторые были изобличены при помощи анкеты. Все они будут сожжены – равно как и те порождения ада, с которыми вступили в сношения нечестивые главари мужицкого бунта.
Самое обидное заключалось в том, что Рональда, как посланца Арьеса и, следовательно, второго по значимости человека, присутствующего на этой расправе, усадили рядом с папой. Впрочем, Каликст почти не замечал своего соседа и даже не обращал никакого внимания на то, что рыцарь время от времени перешептывался с Иегудой. Когда начался процесс, он и вовсе встал со своего кресла, изображая смирение – и одновременно влекомый охотничьим азартом: еще бы, такой расправы над еретикам не было с того самого времени, когда церковь признала джедаизм вредной формой манихейства. Рональд и Иегуда тоже последовали его примеру – а вот остальные зрители в присутствии папы продолжали сидеть: большинство – от незнания элементарных приличий, а вот маркиз, который сидел чуть ниже – видимо, по каким-то ему одному ведомым причинам. «Вот сейчас папа уедет, и мы продолжим нашу беседу», - злорадно думал рыцарь.
-Жан Пустослов, правая рука злокозненного разбойника, именующего себя батькой Полифемом, упорствует в отрицании, - сказал костлявый, сам похожий на живого мертвеца монах, кланяясь папе. – Как показали многочисленные свидетели, именно Жан Пустослов, еще в молодые годы участвовал в разорении соседнего поместья, принадлежавшего Кверкусу Сквайру, да упокоится его душа в лучшем мире. Кроме этого, в молодые годы сочинил непристойную поэму «Юнона и Авось», о языческих богах.
| Монахи живенько закрутили барабан с множеством острых кинжалов, впивавшихся в дряхлое тело человека, подвешенного внутри барабана. Он сипло, по-старчески закричал, срывая последние голосовые связки. Ронвльд мысленно поблагодарил небо за то, что Полифем в лапы монахам не попал, отбился и ушел с небольшим отрядом в родные леса. Маркиз, сидевший на трибуне, что-то прошептал, сделав брезгливое лицо. -«Варвары», - озвучил Иегуда, слышавший, наверное, каждого человека из сидевших на трибуне. «Неужели и этот мерзавец маркиз презирает и осуждает эту дикость?» - удивленно подумал Рональд. -Пламя поднялось высоко, тень от костра падает на врагов государства, - сказал Каликст. -Иоанн Плешивец, спознался с лешим противоестественной двояковыпуклой связью. – Монах явно любил вычурные формулировки. – Сознался в спознании, будучи в полном сознании - и в данный момент умерщвляется на третьей виселице. Вот он, ножками болтает все еще. |  |
Каликст одобрительно кивнул.
-Валтасар Гопнонстоп, сапожник. Повинен в страшном пьянстве, будучи в коем неоднократно возносил хулу на святой престол и утверждал, будто видел святого Михаила, играющего на баяне. О чем сообщил его брат, находясь ногою в известного рода сапоге, изобретенном испанской нацией.
Капитан Александр подсаживал сморщенного и трясущегося крестьянина, стоя на деревянной лестнице, приставленной к виселице, и ободрял его задушевными словами:
-Ну, ты не бойся! Надо умереть, понимаешь, надо. Они там не ошибаются, наверно, был на тебе какой-то грех. Может, ты просто забыл. Не так страшна смерть, как малюют – если ты настоящий мужик, все нормально пройдет. Ну-ну, не дергайся, так только больнее выйдет. Давай, будь здоров.
Валтасар вцепился в надетую на шею петлю обеими руками, а капитан уже спускался вниз, чтобы отодвинуть лестницу.
-Портупея Поповна, дочь священника. Вопреки протесту скорбящего о том отца отдавалась по первому требованию людям всякого сословия – а помимо того колдовскими заговорами произвела воспаление гульфика у 150 человек в округе. Была высечена и отдана на поругание солдатам.
«Бедные солдаты», - зажмурился Рональд. – «Отчего монахам не преподавать начатки биологии – хотя бы те разделы, что касаются инфекционных болезней?»
-У меня все, - объявил монах. Следующий начал зачитывать анкеты своих допрошенных.
-Инесса Куртизанка, обвинена в ереси. Умерла под пыткой. Вина, следовательно, не доказана. Мое упущение.
Рональд вспомнил Инессу, одну из подруг Луизы, тоже черноглазую крашенную блондинку.
-Вы слышали? – воскликнул Каликст. - Вина не доказана! Церковь, будучи беспристрастным судиею, признает ее невинной! Да послужит это к устыжению тех, кто обвиняет нас в бессмысленной жестокости и неправосудии. Нам не нужно осуждение безвинных, и вы в этом только что убедились!
Толпа ответила ему овацией. Крестьяне, под суд Святой инквизиции не попавшие, радовались своей участи и сейчас готовы были самого черта встретить аплодисментами и криками «Ура!». Правда, было заметно, что лица у крестьян на редкость невеселые. Судили их братьев и сестер, детей и родителей – радоваться тут было нечему.
-Как говорится в книге «Молот ведьм», которую написали два благочестивых монаха – Вайль и Гейнис…
-Шпренгер и Инститорис, - шепотом подсказал Рональд, наклонившись к уху папы.
-Неважно, - отмахнулся тот. – Итак, как говорится в книге «Молот ведьм», колдовство - не только игра воображения. Оно - действительность, и оно совершается бесчисленное количество раз с божьего попущения. Грех отрицать колдовство, но больший и горший – его не карать.
Он ласково погладил по корешку книгу, которую держал в руках. На обложке золотой вязью готических букв значилось:
Г.Ч. Ли, История инквизиции в средние века.
«О Господи!» - мысленно воскликнул Рональд. Генри Чарльз Ли был всего лишь добродушным историком, жившим спустя столетия три после заката той самой, настоящей, древней инквизиции, считавшейся уже анахронизмом, ушедшим в прошлое кошмаром. В его трудах, равно как и в трудах историков-современников, Орден рисовался примерно в таких словах: «Сотни тысяч сгоревших на костре, миллионы томившихся в тюрьмах, искалеченных, отверженных, лишенных имущества и доброго имени - таков общий итог деятельности инквизиции. Среди ее жертв - участники народных еретических движений, руководители восстаний, герои патриотической борьбы, философы и естествоиспытатели, гуманисты и просветители, противники папства и феодальных порядков», и т.д., и т.п. Теперь же Церковь, не имея на руках «Молота ведьм» и других основных источников – они до века просто не дошли – изучала книги историков, ища в них описаний пыток и способов допроса. Благо, они именно этим и изобиловали. Эх, знали бы о том сами несчастные историки-гуманисты, они в гробу бы перевернулись.
-Прокопий Разлюли-Малина, - выкрикивал монах. – Повинен в содержании притона для говорящих животных, загадочным образом расплодившихся в окрестностях. Поил их пивом и устраивал содомические вечеринки, в коих сам принимал весьма активное участие. После наказания плетьми будет удушен.
-Народ, я вижу, скучает, - зловеще сказал папа, наблюдая передние ряды. – Зажигайте мертвецов, что ли, а то этак мы все уснем!
И, усмехнувшись собственной плоской шутке, он забулькал горлом, точно голубь.
Громадный костер вспыхнул сразу с нескольких сторон, прикованный к бревнам мертвецы даже не шелохнулись, пока пламя пожирало их сухие тела.
-И вот они вознеслись, словно пташки! – произнес папа и залился радостным смехом, захлопал в ладоши. Толпа зашумела.
В отличие от прежнего папы Бонифация образованностью Каликст не славился; зато его считали человеком из народа, крепким «хозяйственником»: при нем церковь утроила количество бочек вина, производимого за год, а количество навоза, за золото развозимого по полям феодалов всего государства, - и вовсе удесятерило. И в закулисных баталиях Каликсту равных не было: любимцы Бонифация уже давно жили в отдаленных уголках империи, стараясь по возможности о себе не напоминать.
-А ведь и впрямь были бы благочествиы, если бы подражали воробьям и сорокам! Господь наш Иисус Христос приводил в пример нам, людям, небесных пташек: «Взгляните на птиц небесных: не лают, не кусают, а в дом не пускают»…
- «Ни сеют, ни жнут, ни собирают в житницы; и Отец ваш Небесный питает их», - прошептал Рональд.
-Да уймитесь вы наконец! – огрызнулся папа, и рыцарь умолк. Калликст поправил и, глядя на страдания людей, попытался поймать за хвост ускользающую мысль.
| -С птицами также беседовал великий святой Франциск Сосискин… -Франциск Ассизский! – не выдержал Рональд. -Вы что, на мое место метите?! – зловеще прошипел папа, бледнея и зеленея одновременно. -Прошу простить, - поспешно Рональд и ретировался. -Так горели те, кого уже не раз хоронили, - злобно пояснил папа. – Но близится час, когда должны вкусить смерти вкус те, кто его еще не пробовал! Не я судил этих еретиков, но Церковь! Но я отверзаю им уста и собираюсь выслушать доводы защиты тех, для кого мы еще не избрали меру наказания. Вот хотя бы вы, как вас там… -Шамиль Босяк, - подсказал велеречивый монах, в то время как Шамиль бился головой о доски перед ногами папы. -Странно, что вы, плененный бароном Лукасом Бракксгаузентруппом, обращенный им же в христианство и проживший в истинной вере более пятнадцати лет сарацин, могли отпасть от Церкви и начать веровать в обезьяну, как о том сообщил ваш добрый сеньор Лукас. |  |
-Не знаете о чем? – сладко спросил Каликст. – О том, что верить в происхождение человека от обезьяны – страшный грех, поскольку человек, который так поступает, отрицает книгу Бытие?
-Я не верил… в обезьяну… - бормотал Шамиль. – Лукас все выдумал… не знаю, зачем…
-Выдумал? – фальцетом воскликнул папа.- А отчего же ты не заявил, что твой сеньор все выдумал, когда ученые монахи ломали тебе руки или пропускали под колесом?
-По недостатку просвещения… Прошу простить… - Шамиль явно решил поменять тактику.
-С радостью прощаю и возвращаю тебя в лоно Церкви, любимый сын! – воскликнул папа, подошел к Шамилю, поднял его с земли, обнял и поцеловал. – Иди и очистись огнем!
Шамиль, не вполне осознавший значение последних слов, благодушно отдался в руки монахов, уведших его прочь.
Каликст поднял палец.
-Крестьяне непросвещенны, а непросвещенность – орудие дьявола, которые всегда ходит рядом, коль скоро вы не держите свои светильники зажженными, - наставительно сказал Каликст. – Однако к неспросвещенности нужно относиться отчасти снисходительно – ибо темные люди подобны детям, а детей заповедано любить и всячески им уподобляться. И куда как менее заслуживает оправдания впадение в ересь и богопротивные помыслы о равенстве всех живущих человека благородного происхождения! Вы не ослышались! Благородного! Ибо предводительствовал мятежом не только выродок крестьянского сословия Полифем, но и отпрыск одного из древнейших родов нашей империи – Гнидарь фон Бракксгазентрупп! Подведите под мои очи этого человека, чтобы я увидел, как низко могут пасть дети Адама, утратив истинную веру и подменив ее бесплодным рукоблудием книжного разума!
Маркиз сделал лицемерно-скорбную мину, глядя, как сына его выводят в кандалах на площадь. Гнидарь был в свежей батистовой рубашке, с чистыми волосами – дворянина Церковь не решилась показать народу иначе. Казнь его будет особой – ему отрубят голову, никак не иначе: ни паршивая петля не коснется его шеи, ни грубый молоток не разобьет его благородного черепа. Рональд даже облегченно вздохнул, осознав, что и его, в самом худшем случае, ждет эта весьма достойная смерть – затем поймал себя на этой мысли и удивился.
-Вы, Гнидарь фон Бракксгаузентрупп, обвиняетесь в том, что возглавили бунт в деревне Новые Убиты, перекинувшийся затем на окрестные деревни; призывали к свержению сеньоров и ликвидации сословий; совращали честных христиан с пути истинного, уверяя их, что мертвецы – такие же люди, как и они сами; потворствовали кровавому разбойнику, а именно так называемому «батьке Полифему»; не уважали своего отца, маркиза Альфонса Бракксгаузентруппа и даже пытались его убить… я мог бы зачитывать список обвинений семь дней и семь ночей – но есть ли в этом смысл, если каждого из них достаточно, чтобы казнить вас? Признаете ли вы свою вину? Раскаиваетесь ли в содеянном?
Гнидарь поднял красивое лицо и с презрением посмотрел на толпу.
-Жалкий, недостойный сброд, - произнес он. – Вам недолго осталось поганить эту землю своими бессмысленными установлениями. Революция, которая сметет два первых сословия, как мусор, в который превратились глиняные ноги колосса, не за горами. Страшитесь ее! ибо вам больше ничего не остается делать, как только страшиться.
И он вновь опустил изможденное лицо. Изможденно-красивое лицо, мы сказали бы: даже синева под глазами казалась красивой небесной голубизной, даже ввалившаяся грудная клетка была
-Ну что ж, - сказал Каликст. – Вы все слышали эту недолгую выспренную речь. Нужны ли какие-либо доводы обвинения? Я думаю, что нет. Отдаю должное храбрости этого молодого человека и риторическому искусству, коим он превосходно владеет, ивысказываю искренню жалость, что эти добрые качества не нашли лучшего применения. Гнидарь фон Бракксгаузентрупп приговаривается к смертной казни чрез усекновение головы.
По толпе прошел жалостливый вздох: то явно были крестьянки.
-«Ишь смазливый мальчонка какой», - озвучил Иегуда, - «Чай, и бабы не шчупал».
Рональд поневоле усмехнулся.
-Скажу честно: я рад, что вы так быстро признали свою вину, - продолжал папа благодушно. Как знать, в других условиях вы могли бы быть героем – например, если бы выказали такую же стойкость при дворе турецкого султана, будучи призываемым отречься от христианства. Однако такую стойкость необходимо уважать и при тех глупых обстоятельствах, при которых вы ее проявляете – и я ее уважаю. Можете даже высказать последнее желание. Уж не знаю, будем ли мы его исполнять – но отчего бы и не высказать…
-Я хотел бы сделать это при помощи стихотворения, - гордо сказал Гнидарь, поднимая очи.
-Мы только «за», - кивнул папа.
Гнидарь встряхнул гордой головой, отчего волосы его картинно рассыпались по плечам, повернулся к своему отцу (тот такого жеста явно не ожидал и едва не поперхнулся) и начал:
Я не был праведен, о да,
Не каюсь в этом я,
И если падает звезда,
Пусть прямо на меня!
Я был хитер, я был жесток,
С главой, как пень, пустой.
Но всяк сверчок – на свой шесток,
А мой шесток – шестой.
Не первый он, увы, увы,
Бывает в жизни так,
Да, судьи, праведны все вы:
Пусть грудь моя в кустах,
А голова в Крестах торчат –
Не вы тому виной.
Но ты отец, кем я зачат,
Иди на смерть за мной.
Я был рожден тобой, тобой,
Свидетель я греха.
Когда пойдешь ты на убой,
Не засмеюсь: «Ха-ха».
Гнидарь тяжело вздохнул и продолжал при изменившемся ритме стиха (маркиз ерзал на месте, ногти его царапали подлокотники кресла):
Ведь вместе мы пойдем на смерть -
Где смеха тут надыбать?
Ты математик был – измерь
Теперь спиною дыбу.
Я помню – все-то ты считал
И вычислял, дубина.
А человеком не считал
Меня, мальчишку сына.
И вот из дома, где царил
Покой и штангельциркуль,
Я шел на улицу и пил
С потасканною цыпой.
Потом я начал бить людей,
Затем и глотки рвать им -
Пока ты славил свой отдел,
Пещрил кругами ватман.
Вот так мы шли все эти дни
По некоей параболе-
Ты вверх, а я, что мочи, вниз.
Нам встретиться пора бы.
---
К чему весь этот глупый чат-
Я признаю вину.
Но ты, отец, кем я зачат,
Пойдем со мной ко дну.
Рональд почувствовал сильнейшее разочарование: Гнидарь, отважный вождь крестьянского восстания, революционер, видевший на века вперед, в поэзии был вполне консерватором: как и предписывали строгие каноны эпохи, его стихи представляли собой стилизацию под старых мастеров ХХ-ХХI века. Вместо того, чтобы прямо заявить о том, что его отец – монстр и чернокнижник, Гнидарь замаскировал правду под старинный мотив конфликта между сыном-лоботрясом и отцом, вечно занятым на работе. Стихотворение изобиловало архаизмами: чат, ватман – даже Кресты, некогда печально известную гиперборейскую тюрьму упомянул молодой маркиз в своем стихотворении.
Зато папе, как ни странно, стихотворение пришлось по сердцу – он даже ручкой помахивал в такт, а когда Гнидарь закончил, благостно сказал:
-Прелестная вещица, а самое в ней прекрасное, что просьба действительно заслуживает исполнения. Отец повинен за грехи сына, равно как и сын – за грехи отца. Я считаю, что маркиза Альфонса Бракксгаузентруппа необходимо судить и посадить в тюрьму.
Фраза прозвучала, точно удар гонга.
-Какого черта? – взвизгнул маркиз, вскакивая о своего места.
-Выбирайте выражения! – сухо сказал Каликст. – Канцелярии известно, что вы некогда были осуждены за чародейство и даже трудились на галерах. Наказание должно было пойти вам на пользу и принято во исправление вашего нрава – но, увы: к тем, кто закоснел в грехе, Небо глухо. Вы не сошли с пути зла, не покаялись. Теперь остаток жизни своей вы проведете, грызя цепи в тюрьме.
Что тут началось! Крестьяне, только что стоявшие с постными лицами, ликовали и швыряли шапки в воздух! Каликст, хотя и морщился, но вне всякого сомнения, был доволен произведенным на толпу эффектом. Иегуда уже не прятал улыбки. Даже многочисленные прихлебатели Альфонса Бракксгаузентруппа не очень-то грустили, а Лукас снял с головы треуголку и размахивал ею, очевидно, думая, что замок унаследует не кто иной, как племянник униженного маркиза.
Папа сделал знак стражникам. Маркиза тотчас скрутили и потащили заковывать в цепи.
-Стойте! – крикнул маркиз. – Минутку внимания!
-Пусть говорит, - кивнул папа. – Нужно уважать право дворянина высказываться, когда ему вздумается.
Маркиз, казалось, уже взял себя в руки.
-Вы осудили меня вместе с еретиками, - произнес он с достоинством, хотя и не без горячности, - что ж: это ваше право. Вы смешали меня с этой сиволапой грязью: и снова правы – я низко пал. Я падал всю жизнь, как метеор, как Люцифер, сброшенный с неба. И только одно я могу теперь заявить в свое оправдание: я боролся! Я боролся с собой всеми силами своей натуры – боролся за себя против себя самого же, Но теперь, когда вы наказали меня за то, что у меня просто не хватило силы закрыть ту дверь в моей душе, через которую рвется наружу чудовище, - теперь у меня нет ни сил, ни желания бороться. Я хочу, чтобы вы увидели меня настоящего.
Стражники, решившие, что речь окончена, стали грубо толкать его вперед – но тут что-то странное произошло со ртом маркиза: он расширился и стал подобен трубе – но музыки оттуда не полилось, зато из нее высунулись две руки, сперва безжизненно повиснув, затем начавши ощупывать пространство. Казалось, изнутри у маркиза вылезает человек – правда, нижняя часть его туловища закономерно сжималась, словно исполняя правило сохранения материи. Наружу явился некий пузырь кровавого цвета (а грудь маркиза опала и сжалась), затем показался мерзкий позвоночник, опутанный пурпурными потрохами – наконец, маркиз вывернулся полностью, точно так, как о том рассказывали крестьяне – и превратился практически в дракона, в страшное существо, анатомически идентичное человеку, и при этом существо, чья сумма частей не была равна целому, и следовательно, не являвшееся человеком.
Он извивался кроваво-красными кольцами, как диковинный змей, а толпа зачарованно глядела на этот танец. Змея-факир – что может быть ужасней?
Раздался сухой стук. Рональд повернулся: дама, только что стоявшая рядом с ним рухнула в обморок. За ней упала вторая, третья, четвертая… дамы катились по ступенькам, словно фигуры с рухнувшей шахматной доски – но никто не спешил им помочь. Мужчины не могли пошевелиться: кто-то умирал от отвращения, кто-то – от ужаса. Только лицо Иегуды оставалось бесстрастным: монах, казалось, не испытывал ничего, кроме научной любознательности.
Первым опомнился, как ни странно, капитан Александр.
-Хватайте чародея! – крикнул он.
Стражники опасливо бросились на чудовище – и напрасно: ударом мощного хвоста (кишок?) маркиз отправил на тот свет сразу двоих из них, быстрым движением костяной руки пропорол живот еще одному; затем сделал фантастический прыжок и мигом оказался на трибунах, совсем рядом с Рональдом. Люди завизжали и в ужасе стали карабкаться друг по другу. Рыцарь впервые увидел, как страшна паника: вместо того, чтобы расходиться или разбегаться, большинство находящихся на трибунах, по сути дела рухнуло друг на друга, мешая и соседям, и себе выбраться из кромешного ада, в которые превратились Они барахтались на полу, словно пассажиры только что затонувшего корабля. Маркиз неспешно двигался по их спинам, то переступая костяными конечностями, то ползая на брюхе. За ним оставался слизистый след.
-Черт побери! Я знал, я же видел его насквозь! – кричал Иегуда – Я же все время глядел на его живот и видел, что внутри он совсем другой - как перелицованный пиджак! У него две стороны – и каждая может быть отдельным существом: либо человек, либо дракон!
Трибуны опустели – можно и так выразиться, учитывая, что на них никто не сидел: все лежали ниц, пытаясь ползти друг по другу и стараясь не смотреть на то страшное существо, которое течет по их спинам, словно какая-то на редкость скоростная гусеница.
Издавая утробой странные звуки, будто смеясь, чудовище ударом задней костяной ноги подбило деревянную опору, и левые ряды трибуны рухнули вниз. Рональд проехался животом по доскам и свалился на землю, прямо туда, где стояли виселицы и дыбы.
-Папу! Спасайте папу! – слышен был голос капитана Александра. Он тащил на плечах потерявшего сознание Каликста, расчищая дорогу кулаком левой руки и мощной ногой. Взвизгнул Лукас, полетевший с трибуны кувырком и сломавший ногу.
И в суматохе этой Рональд увидел лицо Гнидаря, непредставимо красное и потное – ничего общего с тем возвышенным молодым человеком, который пять минут назад читал толпе свои стихи.
-Ключ! Ключ! – кричал ему Гнидарь, подпрыгивая на обеих ногах и звеня цепями.
Внезапно Рональд понял, что он имеет в виду – он перевернул тело стражника, стараясь не запачкаться в мерзкой слизи, снял у него с пояса связку ключей и бросил Гнидарю. Тот мгновенно отыскал нужный и разомкнул свои кандалы. Бросил их на землю и мигом затерялся в толпе.
«Нельзя так лежать! Стыдно!» - сурово произнес его внутренний голос, и Рональд вскочил на ноги. Слава Богу, меч был при нем, и рыцарь теперь пытался подавить сверхестественный страх, подступавший к горлу волнами тошноты. Вот он, маркиз – опрокидывает
-Ах ты, гадина! – Рональд прыгал через поскуливающих под его ногами людей, устремляясь к маркизу. Тот, казалось, устрашился своего старого недруга и, продолжая гадить людям, сбивая их с ног, обрушивая на их головы доски, которые хватали его щупальца-киши, одновременно старался утечь подальше. Их разделяло всего несколько шагов – рыцарь нагнал маркиза у самой стены замка, к которой примыкал верхний ряд трибуны.
-Стоять! – крикнул Рональд, взмахнув мечом.
Маркиз повернулся к нему костяным лицом, и Рональд понял, что, сколько бы ему теперь не выпало жизни, видение этого нечеловеческого лица будет преследовать его всегда, являясь ему и в размышлениях зрелости, и в немощных снах седой старости.
Но это был только миг; затем последовал прыжок, глухо ухнула земля под стенами замка – и насмерть напуганные люди увидели, как огненно-красная тварь, извиваясь, как гусеница, стремительно течет к лесу.
-
-
13.10.2005 в 14:26-
-
13.10.2005 в 14:39-
-
13.10.2005 в 14:41спасибо
-
-
13.10.2005 в 14:42-
-
13.10.2005 в 14:43-
-
13.10.2005 в 14:46-
-
13.10.2005 в 14:50я это позже посмотрю, через пару часов, ладно?
-
-
13.10.2005 в 14:52-
-
13.10.2005 в 14:57Очень смеялась
И он вновь опустил изможденное лицо. Изможденно-красивое лицо, мы сказали бы: даже синева под глазами казалась красивой небесной голубизной, даже ввалившаяся грудная клетка была
Была какой???
И еще гимназистка-отличница, а не наоборот.))
Это значит и было то самое страшное извращение маркиза?
-
-
13.10.2005 в 15:00-
-
13.10.2005 в 15:03Тут еще не все: он выворачивался наизнанку и ступая ребрами по трубам канализации, как гусеница, нападал на людей, сидевших на своих унитазах. Вот эти унитазы, боюсь, и сочтут моветоном
Да, огрехи текста встречаются сплошь и рядом. Спасибо, исправлю
-
-
13.10.2005 в 15:05-
-
13.10.2005 в 19:01... а вообще, - надо бы все почитать, вот.
Это я себе говорю, так сказать, - вслух.
Куски я тоже, как taine, читала. Но связного впечатления нет.
Будет, - скажу
-
-
13.10.2005 в 19:15только дамы катились по ступенькам, словно фигуры с рухнувшей шахматной доски меня немного смутило. не знаю, почему..
и штамп про изможденно-красивое лицо. почему в литературе так мало упитанных героев?
но может это все предшествующей логикой сюжета продиктовано, откуда ж я знаю?
а над унитазами задумалась. потому что я - за здоровый пантагрюэлизм. а если опасаешься нервных девушке - так об этом стоит написать Уведомление автора на первой странице, как в Москва-Петушки. и тогда девушки сразу же полезут с восторгом читать про унитазы и успех будет обеспечен. главное, показать народу, что есть фишка. а то вдруг сам не найдет...
-
-
13.10.2005 в 20:14Уведомление автора на первой странице, как в Москва-Петушки. и тогда девушки сразу же полезут с восторгом читать про унитазы и успех будет обеспечен.
Stella Maris, всем разошлю полную версию, как только будет
Спасибо, что прочитали и высказались
-
-
14.10.2005 в 15:35Можно мнение выскажу ближе к вечеру? Или, если что-то случится,- завтра с утра?
-
-
14.10.2005 в 15:36Только обязательно выскажи, плиз
-
-
14.10.2005 в 15:45Только, боюсь, я уже разучилась просто оценивать. Могу сказать что-то только с точки зрения начинающего филолога
-
-
14.10.2005 в 15:46-
-
14.10.2005 в 20:34Обрывочно:
"Толпа церковных иерархов казалась золотым цветком, вышитым на чёрном, как ночь" - отличная метафора(?) соседствует с довольно избитым выражением. Обидно
"А в центре стоял человек с лицом старой девочки" -
"сам же он казался спокойным, как памятник." - хм-м...
"ересь не может быть уничтожена, если не будут уничтожены еретики; еретики не могут быть уничтожены, если не будут истреблены вместе с ними их укрыватели, сочувствующие и защитники " -отличная стилизация-типизация!
"доставая одинаковые листки" - не буду разглагольствовать, но я тебя поняла и оценила иронию
вся анкета-
"Словом, анкета была замечательна тем, что после ее заполнения любой человек оказался бы еретиком." - а, может, не стоило пояснять?
"вызывало у них и неподдельный интерес: в скучной и страшной жизни подобный процесс" - интерес/ процесс... Это не недостаток, но лично мне как-то не очень понравилось. похоже на рифму, которой тут быть, по идее, видимо, не должно.
"Иоанн Плешивец, спознался с лешим противоестественной двояковыпуклой связью. – Монах явно любил вычурные формулировки. – Сознался в спознании, будучи в полном сознании - и в данный момент умерщвляется на третьей виселице. Вот он, ножками болтает все еще."- обажаю твои стилизации. И игру на шок.
"Эти люди готовились увидеть страдания и гибель своих родственников, но зрелище это, наверное, вызывало у них и неподдельный интерес: в скучной и страшной жизни подобный процесс казался невиданным развлечением, вроде визита всемирно известного цирка в захолустный городок" и "Судили их братьев и сестер, детей и родителей – радоваться тут было нечему" - как-то не вяжется
"попытался поймать за хвост ускользающую мысль ." ."Изможденно-красивое лицо""седой старости" "глухо ухнула земля" -извини, но это как-то слишком похоже на штампы
"завывал Шамиль, корчась в ногах." - в смысле? не совсем поняла эту конструкцию
"ее бесплодным рукоблудием книжного разума!" -чмок!
"Свидетель я греха.
Когда пойдешь ты на убой,
Не засмеюсь: «Ха-ха»." - рановато. рановато для такой рифмы
"Ну, ты не бойся! Надо умереть, понимаешь, надо" - клёво! цинично- ёмко
P.S. отсебятина:
"с существами одного с вами пола? с козлами? со свиньями? с деревьями и камнями?" - о-о! да выбор-то невелик!
" принадлежавшего Кверкусу Сквайру, да упокоится его душа в лучшем мире. Кроме этого, в молодые годы сочинил непристойную поэму «Юнона и Авось», о языческих богах." -
"Была высечена и отдана на поругание солдатам.
«Бедные солдаты»,- зажмурился Рональд." -
-
-
15.10.2005 в 15:55тема нео-инквизиции раскрыта) это я как ролевик-инквиз говорю, ага. Душа радовалась и пела.
Единственный бросившийся в глаза недочет (ну, вы ж просили) логическая нестыкковка радости "местных" по поводу свежего развлечения и горевании об осуждаемых родственниках.
но в целом - как всегда, очень интересно и приятственно рассудку.
ага
-
-
17.10.2005 в 11:25nebuhadnazzer, ох, "спасибо" ты мне за это не скажешь...
Еще как скажу!
ересь не может быть уничтожена, если не будут уничтожены еретики; еретики не могут быть уничтожены, если не будут истреблены вместе с ними их укрыватели, сочувствующие и защитники "
Это цитата их "Молота ведьм" - к сожалению, Дневники сносок не поддерживают, ив тексте я это не смогу указать
"Свидетель я греха.
Когда пойдешь ты на убой,
Не засмеюсь: «Ха-ха»." - рановато. рановато для такой рифмы ИМХО
А почему рановато?
П.С. Когда допишу, пришлю тебе весь текст для правки, не отвертишься...
Топор Раскольникова И тебе большое спасибо!
(ну, вы ж просили) С каких это пор мы с тобою на вы?..
-
-
18.10.2005 в 12:54Чувствую, что исправления займут почти так же много времени, как написание...
Ну, вовсе не обязательно. Недостатки-то, в принципе, ерундовые.
Это цитата их "Молота ведьм"
никогда это не читала. К счастью. психика целее будет
"Свидетель я греха.
Когда пойдешь ты на убой,
Не засмеюсь: «Ха-ха»." - рановато. рановато для такой рифмы ИМХО
А почему рановато?
не знаю. можешь не принимать это в расчёт. просто у меня какое-то ощущение странное...
П.С. Когда допишу, пришлю тебе весь текст для правки, не отвертишься...
Наконец-то прочту всё от начала до конца!
Давно хотела пересмотреть весь твой дневник и собрать книгу по главам. Но,вдруг, не так собрала бы