Трамвай – вот как называлась эта древняя машина. Лязг железа, прямоугольное тело, лицо водителя за стеклом – она приближалась, плавно и размеренно. Рональд всегда переходил пути перед движущимся трамваем – в этом не было ничего страшного, ничего опасного: всегда ведь можно успеть обогнать такое неповоротливое и медленное животное.
А вот сейчас не успел – и он почувствовал это в ту минуту, когда шагнул второй ногой и весь оказался на рельсах. Каким-то образом он замешкался и трамвай от него отделяла всего доля секунды, за которую ни одно самое быстрое человеческое движение не могло совершиться, и времени могло хватить только для одной последней мысли, которая, впрочем – на то она и мысль – явилась сразу огромным раскидистым деревом, с тысячей колыхающихся листиков, тысячей трепещущих веточек.
Сейчас наступит темнота, а потом я окажусь без сознания в больничной палате, без рук и ног, но живой и готовый прожить еще несколько десятилетий жалкой, несчастной жизни калеки. Об этом я узнаю, когда приду в себя и открою глаза. Вот потому-то и надо попытаться пролежать без сознания как можно дольше – чтобы как можно позже об этом узнать…
Грохот железа вмиг превратился из слухового ощущения в тактильное, а потом погожий солнечный день стал темным зверем, навалившимся ему на грудь и парализовавшим все органы чувств.
Пролежать без сознания как можно дольше…
Свет уже пробивался между его закрытых век, он знал, что вокруг него та самая больничная палата; боязно было шевелиться – сразу бы обнаружилось отсутствие рук и ног. Он слышал голоса медсестер и врачей.