А вот стихотворение, которое я почти написал года два назад - за исключением пары строф, дописанных в декабре. Тут одно из двух - либо оно написано тоникой (т.е., считается не количество слогов, а токмо число ударений в строке), либо в нем дикая проблема с ритмом. Вам как кажется?
Узким глазом на хищном серпе лица
Наблюдая солнце над дальнею чащею,
Вышел к вам и стою, великий царь,
Что славой подобен орлу летящему.
Знайте: человек я жестокий и злой,
Пренебрегший весельем и красавиц ложами.
Срезаю серпом, что едва взошло,
И паркуюсь, где никому не положено.
Седлайте же черный свой «воронок»,
И доставьте мне и разум, и тело,
В украшениях сломанных рук и ног,
Человека, что мне ничего не сделал.
И сквозь строй, где один другого лютей,
Проведите, на детали растаскивая,
А затем – страшной вестью о смерти детей –
Отпустите его душу в сады райские.
И, если в доме на вашем пути
Попадутся жена или матерь его,
Что говорить и куда вести,
И что делать, вы, разумеется, знаете.
Паши среди поля, на струнах играй
Или стол устилай он скатертью -
Хватайте без слов, и как птицу, в рай
Из клетки телес выпускайте вы.
И один лишь случай, когда я велю
Подождать и не брызгать кровью:
Если спит он – бесшумно, без драк и блюд,
Присядьте у его изголовья.
И в глаза его вползающую алую рань
Не тревожьте никакой идиотской шалостью,
Ибо даже льву, растерзавшему лань,
Положен миг зевающей жалости.
Пусть он спит, спокойный и жаждущий дня
С ярким солнцем и облака гущею,
И не видит меня, и не помнит меня,
И не знает жребия, его ждущего.
Смежил веки дурак – и стал мудрецом,
Раб уснул – и всю ночь бродит вольным он!
И если и мне уходить дозволено в сон –
Отчего же ему не дозволено?
Он не первый, и сколько таких было встарь!
Но и камень время истачивает –
И паду наконец, великий царь,
Тенью став пьедесталов чьих?
Археологи вскроют роскошный мой склеп,
Полный львов с золоченою гривою.
Установят, что был духовно я слеп,
Но и жалость их будет брезгливою.
И историк, узнав, лишь попросит воды,
Убежит супругу исследовать:
Попытавшись представить все те ады,
Чрез которые ныне я следую.
И священник, бранясь и сжимаясь в комок,
В доме прочном истинной веры,
Будет сны свои запирать на замок
От чудовищ, ломящихся в двери…
---
И лишь Судия, что вертит колесо,
Отметит одной короткою строчкой,
Что я отпускал погулять его в сон,
Подарив от смерти отсрочку.
Человека дух слаб, и слабей его плоть -
Но, лаская волос серебряную проседь,
На единый миг призадумается Господь -
Перед тем, как в вечный огонь меня бросить.